І. Въ связи съ освободительной войной вопросъ о будущемъ русско-польскихъ отношеній и, въ частности, вопросъ о размежеваніи обѣихъ народностей сталь на болѣе реальную почву. До сихъ поръ всѣ попытки къ русско-польскому сближенію не выходили изъ границь чисто теоретическихъ разсужденій. Причины этого явленія мы видимъ въ томъ, что польская политическая мысль, несмотря на пройденную польскимъ народомъ суровую школу исторіи, все еще вращалась въ кругѣ идеи исторической Польши. Мысль о томъ, что Польшу составляетъ не только одна этнографическая польская територія, но и всѣ тѣ, главнымъ образомъ — русскія, земли, которыя когда-то силой оружія были включены въ границы Польскаго государства, — настолько вкоренилась въ польскомъ общественномъ мнѣніи, что говорить объ этнографической Польшѣ считалось измѣной польскимъ національнымъ идеаламъ. Вспомнимъ только, сколько шума вызвало выдѣленіе Холмщины изъ состава губерній Царства Польскаго, съ какимъ упорствомъ велась борьба противъ идеи раздѣла Галичины, съ какой планомѣрностью и энергiей, достойной лучшаго дѣла, велась колонизація польскаго элемента въ восточной Галичинѣ и одновременно ополячиваніе русскихъ римо-католиковъ посредствомъ школы и костела, этой "крѣпости польской національной мысли на рубежахъ".
Понятно, что такая идеологія, основывающая свое "право" на захватѣ, не имѣющемъ ничего общаго не только съ принципами справедливости и гуманности, но, въ данномъ случаѣ, даже съ той исторической ролью, которая выпала на долю польскаго народа, — не могла не сдѣлаться камнемъ преткновенія для всякихъ попытокъ къ сближенію Руси съ Польшей.
Въ напечатанныхъ нами недавно бесѣдахъ сотрудника варшавскаго журнала "Святъ" съ В. А. Маклаковымъ и В. Н. Львовымъ подчеркивается именно этотъ фактъ, причемъ оба депутата считают повидимому, искреннее и открытое отреченіе отъ идеи исторической Польши главнымъ условіемъ будущаго русско-польскаго сближенія. В. Н. Львовъ коснулся, кромѣ этого, еще другого вопроса, корень котораго кроется, въ сущности, въ той же идеологіи исторической Польши. Онъ сказалъ, что поляки не могутъ вмѣшиваться во внутреннія дѣла русской національной жизни, въ частности-же, въ такой чисто внутренній вопросъ русской жизни, какимъ является вопросъ о малорусскомъ сепаратизмѣ.
Требованіе вполнѣ справедливое, если принять во вниманіе то, что именно польская политика играла, по крайней мѣрѣ вначалѣ, главную роль въ развитіи этого движенія, поддерживая и выдвигая его на арену политической жизни, надѣясь въ особомъ русскомъ народѣ найти податливий элементъ для возобновленія несчастной люблинской уніи на развалинахъ русской государственности.
Въ исторіи польскіе ученые и политики неоднократно признавали фактъ, что затрата силъ на присоединеніе и удержаніе за Польшей русскихъ областей не позволила ей сохранить за собой и спасти отъ германизаціи западныя окраины славнства и создать дѣйствительно сильную и жизнеспособную государственную организацію на территоріи этнографической Польши. Но эта истина признавалась только въ теоріи, практика же доказывала, что въ этомъ отношеніи школа исторіи не повліяла на измѣненіе польской политической націи. Въ теоріи и М. Бобжинскій, какъ историкъ, пришелъ къ изложенному выше выводу, но на практикѣ именно онъ былъ однимъ изъ самыхъ ярыхъ полонизаторовъ русской части Галичины и, вмѣстѣ съ тѣмъ, самымъ беззастѣнчивымъ протекторомъ мазепинства во всей культурной и политической жизни края. Планомѣрное наступленіе польскаго элемента на восточные "рубежи" продолжалось дальше въ то время, когда нѣмецкій элементъ завоевывалъ все новыя позиціи не только въ той части польской земли, гдѣ за нимъ стояла сила государственной власти, но и въ Австріи, гдѣ нѣмецкіе форпосты все болѣе стали приближаться къ древней столицѣ Польши — Кракову. На западномъ рубежѣ польскій элементъ отступалъ передъ болѣе сильнымъ нѣмецкимъ элементомъ, затрачивая одновременно огромныя силы на полонизацію Галицкой Руси, чтобы именно здѣсь, пользуясь своей властью и экономической силой, наверстать утраченное въ коронной Польшѣ. Дошло до того, что какъ-разъ въ то время, когда польскій элементъ въ Великой Польшѣ, этой колыбели польской государственности, фактически все болѣе прйнималъ форму острововъ среди нѣмецкаго моря, въ Львовѣ, на искони русской землѣ, русскіе жители злорадно назывались не иначе, какъ "русской колоніей".
Къ такимъ результатамъ привело въ послѣднее время возрожденіе той политики, которая въ свое время привела, правда, къ паденію русской культурной жизни, къ истребленію русскаго городского элемента и отчасти къ ополяченію западныхъ рубежей Руси, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и къ полному крушенію польской государственности.
Въ этой исторической трагедіи русскій народъ никогда не игралъ по отношенію къ Польшѣ агрессивной роли. Напротивъ, онъ только защищалъ, какъ и до сихъ поръ защищаетъ, свою этнографическую территорію отъ посягательствъ пришлаго элемента.
Агрессивнымъ элементомъ въ исторіи русско-польской борьбы являлся всегда элементъ польскій. Неудивительно потому, что и сегодня, когда вопросъ о будущемъ русско-польскихъ отношеній принялъ болѣе реальныя формы, русское общество вправѣ заявить то, что сказалъ сотруднику "Свята" В. Н. Львовъ и В. А. Маклаковъ.
Своего рода отвѣтомъ польскаго общества, а по крайней мѣрѣ его части, на эти вопросы является напечатанный недавно сборникъ статей п. з. "Война и Польша". Съ содержаніемъ его мы познакомимъ читателей въ слѣдующей статьѣ.
[Прикарпатская Русь, 19.03.1915]
ІІ. Сборникъ "Война и Польша", о которомъ мы упоминали въ первой статьѣ, составленъ, главнымъ образомъ, изъ статей, печатавшихся въ польской и только отчасти въ русской ("Рѣчь", "Русскія Вѣдомости") и иностранной ("Temps", "Times") печати. Для насъ представляютъ интересъ, главнимъ образомъ, статьи, вышедшія изъ подъ пера польскихъ авторовъ. Эти статьи должны дать отвѣтъ русскому обществу на вопросъ объ отношеніи поляковъ къ идеологіи исторической Польши, они должны дать отвѣтъ на требованіе русскаго народа, столь просто и открыто формулированное въ статьѣ г. Дмитровскаго (въ "Новомъ Звенѣ") въ словахъ: "Поляки должны разъ навсегда забыть о своихъ правахъ завоевателей по отношенію къ русскимъ землямъ".
Своего рода отвѣтомъ на всѣ эти требованія является статья В. Б. "Этнографическая Польша".
"Образь этнографической Польши, пишетъ авторъ, не является для насъ новостью въ настоящій моментъ, не было и раньше нужды убѣждать насъ согласиться на такую Польшу. Желанія властвовать на чужихъ территоріяхъ усматривали въ насъ только русскіе націоналистическіе органы или "украинскіе" и литовскіе шовинисты. Польскому обществу такого рода мечтанія давно уже чужды, по крайней мѣрѣ, тѣмъ кругамъ eгo, которые способны къ "разумной политической мысли". "У насъ нѣтъ, читаемъ въ этой статьѣ, притязаній ни на Литву, ни на русскія земли въ смѣслѣ стремленія къ господству. И въ этомь отношеніи мы принципіально единодушны. Процессъ демократизаціи, все быстрѣе совершающійся въ окраинныхъ областяхъ, сдѣлалъ для насъ окончательно очевиднымъ, что у насъ нѣтъ никакихъ данныхъ удержаться тамъ въ качествѣ господствующаго элемента. Все это, говорится дальше въ статьѣ г. В. Б., мы понимаемъ уже теперь вполнѣ хорошо, и мечтателей, которые бы думали о какой-то Польшѣ, простирающейся не только до Смоленска, но даже до Вильны между нами рѣшительно нѣтъ".
Такимъ образомъ, авторъ этой во всякомъ случаѣ интересной статьи просто и рѣшительно отрицаетъ существованіе идеологіи исторической Польши среди польскаго общества.
Мы вѣримъ, что это утвержденіе, столь симпатичное каждому, желающему окончатель наго установленія, по крайней мѣрѣ, мирныхъ отношеній между Русью и Польшей, дѣйствительно отвѣчаетъ господствующему сейчасъ общественному мнѣнію Царства Польскаго. Но поскольку это утвержденіе относится къ мнѣнію польскаго элемента, живущаго на русскихъ земляхъ, и къ мнѣнію, господствовавшему здѣсь въ послѣднее время, можно сказать, наканунѣ войны, то его нельзя назвать голословнымъ. На это указываютъ не только такіе общеизвѣстные факты, какъ отношеніе польскаго общества къ такой попыткѣ регуляціи этнографическихъ границъ, какой являлось выдѣленіе Холмской Руси, какъ тенденціи польской политики вь Галичинѣ и въ западной Руси, но и признаніе такого компетентнаго въ данномъ вопросѣ лица, какимъ является г. Чеславъ Янковскій. Этотъ извѣстный своими выступленіями въ защиту идеи этнографической Польши публицистъ, выпуская въ свѣтъ свою карту этнографической Польши, жаловался на удивительное непониманіе польскимъ обществомъ необходимости замкнуться въ своихъ естественныхъ границахъ, которое царило до послѣдняго времени, и только теперь, говорить онъ, "пришло это сознаніе и самый образъ этнографической Польши привѣтствуется восторженно".
"Восторженнымъ" называетъ г. Ч. Янковскій отношеніе польскаго общества къ защищаемой имъ идеѣ, не ограничивая ничуть понятія польскаго общества какой-нибудь его частью. А между тѣмъ вспомнимъ, съ какимъ гнѣвомъ обрушился, по поводу дѣятельности Ч. Янковскаго, "Dziennik kijowski", отражающій мнѣніе и стремленія какъ-разъ той части польскаго общества, которая живетъ и дѣйствуетъ на русской землѣ. Итакъ приходится сказать, что искреннія, быть можетъ, слова гг. В. Б. и Ч. Янковскаго объ идеологіи польскаго общества можно отнести только къ одной его части.
Съ точки зрѣнія польскихъ интересовъ подходить къ вопросу объ этнографической Польшѣ Л. Козловскій. Онъ повторяетъ давно извѣстную и въ теоріи признаваемую давно даже многими польскими историками и политиками (наримѣръ, Бобжинскимъ и Старчевскимъ) мысль, что "историческая Польша развивалась не въ этнографическихъ предѣлахъ и это обстоятельство и было одной (мы сказали-бы — главной) изъ причинъ ея паденія". "Семнадцать милліоновъ поляковъ, говоритъ авторъ этой статьи, населяющихъ этнографическую Польшу, смогутъ отстоять себѣ и право на жизнь и подобающее мѣсто среди другихъ культурныхъ націй Европы.
За этнографическія границы Польши стоитъ и Ф. Яблчинскій. Въ своей статьѣ онъ справедливо указываетъ на то, что естественной территоріальной границей каждой національной группы являются ся этнографическія границы. "Это, говоритъ онъ, прямое требованіе морали и гуманности, равно какъ и логики, — правило международной этики, равно какъ и — истина науки".
Мы видимъ, что всѣ эти авторы очень торжественно отрекаются отъ идеи исторической Польши, отъ всѣхъ претензій на не польскія земли "въ смыслѣ стремленія къ господству". По-видимому, авторы сборника хотятъ сказать то, что такъ часто приходится читать въ польской печати, именно, что поляки хотятъ на русской землѣ задержать только свой "станъ посяданя". Авторъ статьи "Этнографическая Польша" пишетъ, что никто изъ поляковъ "не желаетъ мѣшать развитію этихъ народовъ, скорѣе напротивъ — мы желаемъ раздѣлять съ ними нашу культуру". Что значитъ въ польской политической терминологіи "станъ посяданя" и несеніе польской культуры на Русь — извѣстно. Колонизація пришлаго польскаго элемента на разбитыхъ участкахъ помѣщичьей земли въ русской Галичинѣ, съ исключеніемъ русскихъ крестьянъ отъ возможности купить орошенную кровью и потомъ его предковъ землю, — это называлось у насъ сохраненіемъ польскаго "стана посяданя" на Руси. Что-же касается культуры, то ею очень щедро дѣлились съ русскимъ населеніемъ и львовскій магистратъ, и школьный совѣтъ, и т—во школы людовой, а гдѣ это было невозможнымъ, тамъ поддерживалась "мѣстная культура" одного изъ трехъ русскихъ народовъ (русскаго, бѣлорусскаго и украинскаго), благосклонно признаваемыхъ авторами сборника...
Понятно,что нельзя не привѣтствовать этого перваго, можно сказать, шага къ русско-польскому сближенію, который мы видимъ въ открытомъ отказѣ по крайней мѣрѣ части польскаго общества отъ государственно-политическихъ правъ на русскія территоріи. Но это только первый шагъ. Польское общество должно помнить, что польскій элементъ на Руси является гостемъ, а притомъ и живымъ памятникомъ давно минувшихъ, а сейчасъ окончательно канувшихъ въ пропасть былого дней совмѣстной и столь трагической для обоихъ народовъ жизни подъ одной государственной кровлей. И съ этимъ слѣдуетъ не только считаться, — къ этому, во имя русско-польскаго примиренія, придется польскому элементу на Руси приноровить всѣ свои дѣйствія.
Необходимо, наконецъ, сказать еще нѣсколько словъ объ этнографической картѣ Польши, приложенной къ сборнику. На этой картѣ, не знаемъ почему (въ незнаніи вопроса авторовъ ея обвинять не смѣемъ), почти цѣлый ярославльскій и саноцкій уѣзды, половина перемышльскаго, цѣлый березовскій уѣздъ и все лемковское Подкарпатье — обозначены въ качествѣ територій, населенныхъ въ свыше 75 процентахъ польскимъ населеніемъ. Между тѣмъ извѣстно, что на сплошной русской территоріи новоторжскаго уѣзда живетъ 2.371 русскихъ и только 5 поляковъ, на русской территоріи новосандецкаго уѣзда, (которая на всемъ Прикарпатьи связана съ этнографической русской территоріей сѣверной Венгріи), кромѣ 16.222 русскихъ, живетъ только 3.328 поляковъ, изъ которыхъ только одна тысяча живетъ внѣ предѣловъ м. Мушины, извѣстно дальше, что въ русской части грибовскаго уѣзда живетъ 9.525 русскихъ и 308 поляковъ, въ русской части горлицкаго уѣзда — 20.173 русскихъ и 571 полякъ, ясельскаго уѣзда — 7.721 русскихъ и 842 поляка, короснянскаго уѣзда — 8.701 русскихъ и 392 поляка. Такимъ-же самымъ образомъ представляется въ дѣйствительности и русская территорія ярославльскаго, ланцутскаго, саноцкаго, березовскаго и перемышльскаго уѣздовъ.
И тѣмъ не менѣе вся эта территорія на картѣ идеологовъ этнографической Польши выходитъ въ 75 процентахъ населенной польскимъ элементомъ. Неужели это потому, что эта часть древней русской земли, даже въ государственно правовомъ отношеніи составлявшая нѣкогда часть галицкаго княжества, находится въ границахъ не львовскаго, а краковскаго высшаго суда, въ раіонѣ котораго русскому населенію нельзя употреблять русской рѣчи въ присутственныхъ мѣстахъ? Но гдѣ же тогда "правила международной этики" и, главное, гдѣ "истина науки", о которой столь краснорѣчиво говорить въ сборникѣ Ф. Яблчинскій? Ибо, повторяемъ, заподозрѣвать авторовъ карты въ незнаніи дѣйствительной границы этнографической Польши мы не можемъ.
[Прикарпатская Русь, 20.03.1915]
20.03.1915